приехал

«Я ПРИЕХАЛ! ПРИЕХАЛ!» |Еврейская электронная библиотека

«Я ПРИЕХАЛ! ПРИЕХАЛ!» Когда мы возвращались с реки, холм уже не был малахитовым. «Я ПРИЕХАЛ! ПРИЕХАЛ!» |Еврейская электронная библиотека Да и тяни городок можно было окрестить скорее не Белогорском, а Темногорском. Дорога показалась мне гораздо дольше и круче, чем поутру. Я порассудил, что летние дни здорово долговременные и один-одинешенек уже поспело стемнеть значит, совершенно поздно. Вдобавок ко всему у меня что-то перекатывалось в мамоне и антипатично посасывало под ложечкой. За цельный девай я съел итого два немытых горьких огурца и шматок сухого черного хлеба. Все это хранилось у Саши в травяном шалаше. Один один-одинешенек Саша слетал в город и принес оттуда плошку горячего супа, однако отдал ее шпицу Бергену. А нам с Липучкой он не дал супа, потому что мы, по его словам, должны были упражнять свои желудки и закаляться, что предбудущие моряки. PНу безусловно, «закаляться»!P ныл я, с завистью поглядывая на шпица Бергена, какой шумно лакал из плошки дымный, пахучий суп.P Если бы отдаленно поплыли, тогда иное подевало! А то тут, поблизости, будем крутиться. Зачем же нам закалка? «Сам небось налопался в свое блаженство, когда шпицу за едой бегал!» столько я со злости мнил о Саше, восходя на холм и от голода чуя астения в ногах. Что бы изрекла мама, если б признала про сегодняшний девай! Ведь она сколько один-одинешенек повторяла: «Ты должен поправиться, ты должен поправиться! И кушай в одни и те же часы это самое царственное!» Слушая мамины слова, я токмо усмехался, а вот сейчас я почувствовал, что кушать вовремя это, может быть, и не самое царственное подевало, однако, во всяком случае, здорово существенное. Вспомнив о маме, я с ужасом припомнил и о том, что до сих пор не отправил депешу. А ведь мама перед отъездом говорила: «Прежде итого дай депешу. Прежде итого! А то мы все тут с рассудка сойдем. Помни, что у бабки больное сердце!» «Наверное, все уже давненько укатай с рассудка!» порассудил я и помчался на почитаю. В Белогорске все было здорово вблизи, и почта тоже была совершенно рядышком с дедушкиным домом. Полукруглые окошки на почте были уже захлопнуты фанерными дощечками, и токмо одно светилось: там принимали депеши. Возле окошка с бланками в десницах стояло несколько человек. Я еще ни разу в жизни не посылал депеш, однако осведомил, что взаправдашняя депеша должна быть здорово недолгой. «Это четверка,P порассудил я,P крошечнее погрешностей насажаю». К тому же у меня ныл посредственный палец: от пилы на нем выпрыгнул беленький, дословно резиновый пузырик. Текст депеши я придумал сразу: «Приехал округляюсь Шура». Как будто непродолжительно и вразумительно? Но угодило, что не столько уж вразумительно. Два спроса зараз стали терзать меня: «приехал» или «преехал», «поправляюсь» или «паправляюсь»? Я тщился изменить депешу, чтоб в ней не было ни одной безударной гласной. Но у меня ничего не смотрело. Боясь, чтоб телеграфистка, что Андрей Никитич, не въехала мне двойку, я прибегнул к своему древнему, попробованному способу: написал сомнительные буквы столько, чтоб не было понятно: "е" это или "и", "а" или "о". «В тотальном, тяжко быть двоечником по русскому языку,P с печалью порассудил я.P Даже депешу по-человечески не напишешь!» В заключительную минуту я вдруг припомнил, что ведь мама вовек не именовала меня Шурой. Зачеркнул «Шура» и написал «Саша». И что это меня за один-одинешенек девай столько приучили к новоиспеченному имени?! У окошка остались токмо двое. Передо мной стоял человек в снежной соломенной шляпе. Спина его, и без того крошечку сутулая, совершенно сгорбилась, склоняясь к окошку. За стеклянной переборкой сидела древняя телеграфистка со сморщенным мурлом. На краешке ее носа умещались зараз две четы очков. Но глядела она поверх облезлой шоколадной оправы, и я не мог осознать, зачем же она столько отягощает собственный нос. Каждую депешу телеграфистка негромко прочитывала вслух и ладила это с эдаким злым обликом, будто написавший депешу персонально перед ней в чем-то проштрафился. Но, узрев человека в соломенной шляпе, она просунула сквозь окошко десницу, испачканную лиловыми чернилами, и поздоровалась. PНаша Ляленька совершенно позабыла про ангины,P изрекла она.P Не знаю уж, что вас благодарить! PА вот встретьте депешу и вышлите поскорее. Это, вообразите, здорово важно,P расплатился человек в соломенной шляпе. Голос у него был хрипловатый, однако здорово добросердечный и участливый. Таким вот голосом лекари спрашивают: «Как ваше самочувствие? На что жалуетесь?» Телеграфистка бережливо, одними перстами, дословно драгоценность какую, взяла бланк и стала шептать: P«Москва, Ордынка» «Моя улица!» чуть было не цыкнул я. И мне вдруг показалось, что я отъехал из Москвы давным-давно, алкая на самом деле это было токмо третьеводни. Телеграфистка продолжительно не могла разобрать номер дома. Но не спрашивала, трясясь избыточный один-одинешенек побеспокоить человека в соломенной шляпе. Наконец она зашептала дальше: P«Дом шестнадцать, квартира семь» Я оцепенел. P"Почему не приехал Саша?P шептала телеграфистка.P Волнуюсь, молнируй. Папа". Я, что говорится, посеял талант речи. Папа? Здесь мой папа? Но тут же я постиг, что это не мой папа, а папа моей мамы стало быть, мой дедушка! Телеграфистка уже азбука подчеркивать слова в депеше, однако я застопорил ее: PПостойте! Постойте! Я приехал! Приехал! Честное слово, приехал! Я завидел, что дрогнула соломенная шляпа. Человек обмотался и я, отступив на шаг, потихоньку сказал: Он и истина был похож на Антона Павловича Чехова: русоволосая курчавая бородка, эдакие же усы, пенсне на цепочке. Только выглядел он гораздо преклоннее Антона Павловича, потому что Чехов, к сожалению, не дожил до его лет. Сквозь пенсне взирали сердечные и чуть-чуть лукавые очи. Я видал дедушку здорово давненько, когда в школу еще не ходил. Дома у нас висела его фотоснимок. Но там он был совершенно молодой, моложе, чем сейчас мой папа. Дедушка разглаживал меня по котелке и разглядывал, что бы желая удостовериться, я это или не я. PСаша? Приехал, а?.. Слава творцу, слава творцу! А то уж тут совершенно голову потеряли PКлавдия Архиповна! Он тут! Приехал, вообразите! Сразу с гулом распахнулась дверь, и ввалилась пискливая, сухопарая баба в фартуке. Я угадал Сашину бабку. Она с самым грозным обликом обозрела меня и, точь-в-точь что Саша нынче поутру, спросила: PПриехал? Потом выждала крошечку и своим грубоватым, мужским голосом задала свежий вопрос: PЗаявился, значит? Пожаловал! А где же цельный девай околачивался? PМы, тетя Кланя, на реке были стал малодушно оправдываться я. И тут физия Клавдии Архиповны преобразилось. Глаза ее подобрели и стали эдакими теплыми, словно она припомнила что-то отдаленное и здорово милое. PКак?.. Как ты выговорил? «Тетя Кланя»! Да ведь это его Маришка научила! Маришка! Значит, не позабыла меня? Она одна меня токмо столько и величала. На всем молочном свете она одна! А неменьше никто Я постиг, что Маришкой она именовала мою маму. Клавдия Архиповна стала разглядывать меня уже не с эдаким грозным обликом. PА Маришка-то в его годы поконцентрированнее была. Да, поконцентрированнее. Ишь, тусклый какой, гладко уксус глотает. И взор пугливый. Маришка-то наша побезбоязненнее была. Телеграфистка, подобает быть, ко всему привыкла: сколько чужих отрад и печалей шло всякий девай сквозь ее окошко! И все-таки она привстала, облокотилась на столик и тоже с интересом разглядывала меня. PМаринин сынок?P недоверчиво справилась она.P Такой немалый? Эх, и летят же годы! Помню, что она сама до окошка моего не дотягивалась Телеграфистка бедственно села на стул, стащила с носа обе четы очков и мечтательно закинула голову: молодость свою припомнила. Тетя Кланя была лева подобает быть, у меня и истина был напуганный взгляд: неужто мило, когда тебя с ног до головы, что экспонат прямо, разглядывают? Дедушка отправил маме депешу о моем благополучном приезде, и мы отправились домой. PА Сашке моему я нынче нащелкаю по затылку! Это все его проделки. PПощадите его, Клавдия Архиповна!P вступился дедушка.P Я уже совершенно стих, вообразите. PНет, не уламывайте меня, Петр Алексеич. Не успокаивайте,P изрекла тетя Кланя эдаким миролюбивым тоном, что я понял: она сама стихла и Саше ничего не угрожает. У дедушки в светелке на самом подобном месте, в рамке под стеклом, висела похвальная грамота, кою моя мама получила в десятом классе. PЯ еще видимо-невидимо грамот храню,P выговорил дедушка.P Все-то не вывесишь. Марина, вообрази, в всяком классе награды получала. Только в пятом не получила. И, представляется, еще в седьмом. Потому что разламывалась. А? Я, вестимо, был здорово рад за свою маму, был здорово доволен, что она вечно столько четверка обучалась, однако расположение у меня все же испортилось. Я зараз разрешил, что буду строчить диктанты без всякой дедушкиной помощи. И вообще ни слова не молвлю ему о своей двойке, ни слова! Дедушка задавал мне видимо-невидимо неодинаковых спросов, а я детально повествовал ему про здоровье мамы, и папы, и папиной мамы, то уминать моей бабушки А позднее я поскорей улегся в ложе, покуда дедушка не добрался до моего здоровья и до моих оценок. Но започивал я не скоро. Я мнил о своих делах. И еще я завидовал Саше: у него уминать секрет! И какое-то здорово царственное, загадочное подевало! А вот у меня, кроме переэкзаменовки, никаких загадочных задевал не было. Потом я с печалью порассудил о том, что за тяни девай не сделал ни одного упражнения, не написал ни одной строчки диктанта и не выучил ни целостного правила. Я прытко произвел в котелке кое-какие перерасчеты и очнулся к выводу, что нынче мне необходимо заниматься не три часа в девай, а три часа и десять минут.

Похожие записи:

приехал

приехал

«Я ПРИЕХАЛ! ПРИЕХАЛ!» |Еврейская электронная библиотека

Последнии записи

Популярные записи